( Из воспоминаний Михаила Сергеевича Хлыстова. Юные годы Михаила Сергеевича прошли в Белоруссии, более двух лет он жил на оккупированной немцами территории.)

Из заветной тетради

На моих глазах происходило много незабываемых событий, при воспоминании о которых сердце волнуется и глаза увлажняет слеза. Наше село, Старая Каменка, в полторы сотни домов, находилось в лесу, на расстоянии 16 километров от Славгорода (тогда, до Победы, он еще назывался Пропойском). Ни электричества, ни телефонной связи.
В 1941 году я на отлично окончил третий класс. 23 июня, во второй половине дня на двух подводах в село приехали военные и представители районной власти. Срочно собрали население. Докладчик рассказал, что фашистская Германия начала войну против нашей Родины. От такой страшной новости люди были убиты горем. Все женщины горько плакали. К вечеру мобилизация военнообязанных была окончена. Наутро всем селом провожали на войну своих защитников.
С того тревожного дня ритм мирной жизни был нарушен мародерами. Нашлись такие, что разграбили магазин и колхозное зернохранилище. Видел, как из овчарни один мужчина тащил овцу в свой двор. Другой мужик заарканил свинью с колхозного свинарника…
Обоих мародеров пристрелил военный офицер, и такие случаи прекратились.

Эвакуация не удалась

В последних числах июля нам объявили эвакуацию на север. На 2–3 семьи выдали лошадь с телегой. Малых детей и старушек усадили на телегу, погрузили узлы с одеждой, постелью, чугунки, горшки, ведра. Привязали за рога коров к телегам. На нашу беду, коровы не хотели идти, упирались, порой опрокидывали повозку. Двигались потому медленно, да все оглядывались назад – не догоняют ли немцы? На третий день пути на перекрестке дорог нас встретили немцы на мотоциклах. На ломаном русском спросили: есть ли среди беженцев оружие, красноармейцы, партизаны? Поставили в длинную шеренгу, провели тщательный обыск. Убедившись, что им ничто не угрожает, повернули колонну в обратный путь.
Под конвоем. На селе немцы убили директора школы, всем приказали находиться в своих домах, двери не запирать. Вскоре зашли и к нам. Четверых детей, мать и бабушку поставили к стенке. Трое оккупантов перетряхивали одежду, искали ценности.
После обыска в каждом доме начался отстрел живности – поросят, гусей, индюшек. Немцы разжигали костры, по 5–6 человек около каждого, и под звуки губной гармошки на вертелах готовили свеженину. Вели себя как дома: сняв френчи, загорали, чем больше хмелели, тем громче становилась музыка. Увидев нас, пацанов – босых, в полотняных штанишках – фотографировали и заразительно смеялись.

Новая власть

На второй же день оккупации в селе появился комендант, блондин, лет за сорок, спортивный. Нас поразило, что он был в шортах и красивых тапочках. Стариков, женщин, детей – всех согнали на колхозный двор. Комендант больно щелкал плеткой тех, кто на два–три шага выходил из колонны. Довелось и мне почувствовать плетку этого живодера. Стоя на телеге (в левой руке – пистолет, в правой – плетка), комендант орал: «Сталину уже капут! Гитлер – ваш спаситель!». Три дня дали на постановку на военный учет по месту жительства, и в городской волости. За уклонение от регистрации, за укрывательство оружия, красноармейцев и партизан пригрозил смертью через повешение.
– Новое командование приказывает всем жителям переходить на немецкую сторону. Красная армия разбита, коммунистов больше нет, Сталина нет. Немецкие войска заняли Москву, – говорил. Затем представил бургомистра и старосту села.
Новая немецкая власть распустила сельчан по домам. Но не успели мы вернуться, как немцы одновременно подожгли соломенные крыши двух деревянных домов. Пучки горящей соломы перелетали на соседние постройки. Было страшно видеть, как огонь пожирает жилища. С той поры многие вдовушки остались жить в землянках, почти до 1948 года.
А тогда, встав цепочкой, мы пытались затушить огонь, передавая воду из ручья. Просили у бога ливня. Напрасно. Погорели в тот день и сады…

 
Пацаны

Трудно жилось в оккупации, но жить мы хотели. Мы – это четыре друга–одногодка: Мишка, Васька, Жорка и я, Мишка.
Привычные к лесу, здесь мы находили и еду, и кров. Ели крапиву, снытку, клевер, щавель, луговой чеснок. Надев веревочные путы, лазали по деревьям, в птичьи гнезда. Свежими яйцами лакомились, а птенцовую кладку примечали, оставляли на будущее. В оккупации два года не знал вкуса соли. Хлеб не видел и не ел. Детвора пухла с голода, слепла. Я расти перестал.
Часто прятались от фашистов в лесу. На завтрак, обед и ужин – трава. Вековой лес много раз спасал от врага. От дождя густой кроной пацанов укрывала разлапистая ель. Под ней – наш блиндаж, убежище от снарядов. Фашисты лес простреливали, не жалели ни снарядов, ни мин, ни патронов. Листовками белорусов завалили. Охапка еловых веток – вот и вся постель, во сне мерзли руки и ноги. Вши да блохи – не до сладких снов было детворе!..
А переживали свое положение – и в оккупации, и после освобождения в сентябре 1943 года – дружно. В лесу, например, две–три семьи в одном блиндаже ютились. На костре, в гильзе крупнокалиберного пушечного снаряда варили ржаную кашу, в солдатской каске – картошку. Общая беда роднит.

Люди и звери

Жители нашего села, рискуя своей жизнью, прятали бежавших из немецких лагерей пленных. Я видел украинцев, узбеков, казахов, татар, чувашей, киргизов, таджиков, туркменов – кожа да кости. Кормили их и лечили всем селом, пока не набирались сил. Когда пленный мог ходить, его обували в лапти, одевали как могли, давали в дорогу лепешки, провожали в сторону брянских лесов…
Однажды в лесу я поймал полудикую лошадь. Военные бросали лошадей – опасных, тощих. А на выпасе лошади поправлялись, были годны для работ.
И вот как–то полицай мне приказал запрячь лошадь в телегу и отвезти его в Старинку. Ох, как не хотелось отдавать лошадь! Спрятал я ее в зарослях, полицаю сказал: убежала в лес. Как он орал, озверел, угрожал пристрелить. Карабином ключицу мне сломал.
Еще был случай. Однажды на своем огороде я выкопал ямку по колено. Хотел спрятать от полицаев мешок ячменя. Мою тайну разгадал немецкий холуй по кличке Злой Гена. Подбежал ко мне, глаза злющие, вытащил мешок. Втолкнул меня в яму, лопатой стал сыпать землю и песок.
Услыхали это три проходивших мимо бабули, срамить стали: «Побойся бога! Грех на душу берешь, хлопца живьем в могилу закапываешь!» Полицай шипел: «Гаденыш! Давно хочется тебя убить, да пулю на тебя жалко». Когда он бил меня за мешок ячменя, он не был человеком, он был настоящим зверем.
Не раз и не два немецкие холуи демонстрировали населению свою власть – и голосом, и руками. Но и сами порой погибали – от рук партизан.
Рискуя жизнью, местные держали связь с партизанами. Свято помня, что их помощь нужна лесным братьям, делились с ними продовольствием. К весне 42–го года в наших лесах я знал по имени многих партизан из отрядов Н.И. Перепечкина и Горбунова.
Один штрих к партизанской действительности. Немцы, стремясь обезопасить перевозки по железной и автомобильной дорогам от диверсий лесных жителей, гоняли местное население на работы по расчистке просек. Однажды в числе 48 подвод и мне предстояло в этом участие. Едва дождавшись ночи, мы с другом Максимом улизнули из села – на лошади с телегой. Добрались до семьи сестры, там схоронились. Лишь бы врагу не помогать.
Да, война стала большим потрясением для советского народа. Временем, когда проверялись патриотические чувства. Мне есть что рассказать молодому поколению о тех памятных годах – лишь бы они не повторялись…

ОСОВ.

Зимой 1942 — 1943 года наш партизанский отряд N 47 «Победа» дислоцировался в Грабских лесах. Это огромный массив, раскинувшийся вдоль реки Сож на территории Чечерского района. Отсюда группами по четыре–пять человек отправлялись в рейды подрывники–диверсанты. Открытую местность преодолевали по ночам на лошадях. Днем искали укрытия в случайных рощицах либо на хуторах.
Я в ту пору был уже достаточно обстрелянным, но участвовал в походах «на железку» лишь в качестве рядового. И вдруг вызывает командир отряда старший лейтенант Перепечкин.
— Назначаешься командиром группы. Возьмешь с собой Ивана Резепова. Вы с ним друзья неразлучные, из одного котелка кашу едите. Кого еще?
Я назвал двух Николаев — Мошкова и Грачева, с которыми не только кашу едал, но и в диверсиях участвовал. Ребята смышленые. Прошли подготовку под Москвой, в Подольске. С завязанными глазами мину установят.
— Добро, — согласился Перепечкин. — Готовьтесь. На следующей неделе в поход. Вот тебе карта. Пункт назначения станция Коммунары — между Оршей и Унечей. Возьмете две подводы. Лошадей выберите покрепче, чтобы при нужде скорость была! В Самотевичах — гарнизон. В Братьковичах — гарнизон. Дневать будете, как и в прошлый раз, в Осове, у учителя.
Он напомнил, что человек этот, лишившийся руки на финской войне, продолжает считать себя в строю. По прошествии лет фамилия его выветрилась из моей памяти.
...До Осова мы добрались еще затемно. Хата учителя стояла на отшибе. Хозяин встретил приветливо. Лошадей и повозки укрыли в сарае. Нас, основательно продрогших, покормили и предложили «погреть косточки» на печи...
Разбудил учитель, тряся за плечи:
— Хлопцы, полиция!
Мы тут же к окнам — стали занимать оборону. Ситуация еще та! По снежному полю приближаются полицейские. Подвод двадцать! Хотя, кажется, направляются мимо, стороной. И вдруг!.. Последняя отделяется от обоза и сворачивает к хутору.
— Хлопцы, обратно на печь и ни гу–гу! — скомандовал учитель. — Силы неравные. Рисковать ни к чему. Если начнем стрелять, те услышат. Нам не устоять. Попробуем схитрить.
Совет мы выполнили. Укрылись за занавеской. Оружие наизготовку.
Ввалились трое.
— Ищем партизан!.. Не проезжали? Кого видел, безрукий?

 — Я возле окна специально не сидел, — спокойно ответил тот. — Никого вроде не было слышно.
— А чего это следы от саней к тебе на хутор ведут?
— Так это мы вчера в лес за дровами ездили, — нашелся хозяин. — На жарких березовых самогона нагнал. Может, хотите угоститься?
— Давай, давай.
— Проходите до стола, — нашла силы участливо пригласить хозяйка.
— Давай, давай так! На ходу! Своих догонять надо.
Они выдули по стакану и довольные пошли из хаты. Хозяин — вслед. Разыгрывает приветливого провожатого. Вернулся через несколько минут.
— Ну, пронесло! Счастливчики вы, хлопцы! В рубашке, видать, родились...
Мы дождались сумерек и только тогда отправились к цели. Заряды подложили так, как и было намечено. Отошли в лесок. Ждали недолго. Шумно приближался эшелон. Наверное, в расписании его был на этом участке полный ход, но перед самыми Коммунарами «пришлось» сойти с рельсов. Вот чем довелось расплачиваться фашистам за три стакана первача!
Меня избрали сначала комсоргом отряда, позднее назначили помощником комиссара бригады по комсомолу.

ЕЛЬНЯ.

1 октября 1943 года наша бригада, насчитывающая более 700 человек, соединилась с частями наступающей Красной Армии. Перед этим мы получили приказ из штаба Западного фронта перекрыть отход гитлеровцев на тракте Краснополье — Пропойск у деревни Ельня. Бой обещал быть тяжелым. На опушке леса вырыли окопы, оборудовали пулеметные гнезда и даже подтянули сюда нашу единственную пушечку–сорокапятку.
Схватка разгорелась уже под вечер. Немцы подпалили деревню и плотной колонной двинулись на Пропойск. Впереди два танка, за ними сотни три пеших солдат. Колонну замыкали самоходки.
Когда немцы вытянулись вдоль шоссе, партизаны открыли огонь из всех видов оружия. Но танки продолжали двигаться и заняли опушку. Вслед подтянулась и пехота.
— Выясни обстановку, — приказал мне командир бригады Хайрула Калимулин.
То, что я увидел, было страшно. Сорокапятка, раздавленная гусеницами танков вместе с расчетом. Превращенные в кровавое месиво пулеметные гнезда. В траншее и рядом лежали убитые и раненые партизаны.
— Хлопцы! — крикнул я. — Кто живой, вперед, за мной! — и бросился вслед за уходящей колонной немцев.
Однако не успел сделать несколько шагов, как меня ранило в ногу осколком снаряда.
«В лоб» Пропойск так тогда и не взяли: мы — в низине, а немцы — на высотке, да и артиллеристы наши еще не подоспели. Чуть ли не половина бригады осталась лежать темными бугорками на высоком берегу Сожа. Именно тогда родились у меня эти строки:
Под брезентом походной палатки
Я лежал в медсанбате,
А ребята в атаки ходили.
Мне комроты поведал о смертной утрате:
За Сожем на высотке их той положили...

Позднее немцы сдали город без боя, когда наши войска обошли его с флангов.
За бои под Пропойском дивизии полагалось присвоить соответствующее почетное наименование. Сталин, говорят, прежде чем подписать приказ, распорядился переименовать Пропойск в Славгород. Так наша 186–я Краснознаменная стрелковая дивизия стала еще и Славгородской, а отметка на карте 151,2 навсегда оставила на моем сердце рубец.

РАБОВИЧИ.

Фронт остановился на Соже и Проне. Части нашей дивизии заняли небольшой плацдарм за Проней напротив большой деревни Рабовичи. Немцы все время пытались сбросить нас в реку. Нужен был «язык»! Каждую ночь мы вели наблюдения за передним краем противника, пытаясь найти наиболее уязвимое место для ночного поиска. Южнее сельского кладбища засекли вражеское пулеметное гнездо.
И вот после полуночи двинулись к немецким траншеям. Ползем вдоль борозд выкопанного картофеля, замирая при вспышках осветительных ракет. Саперы расчищают от мин подступы к немецкой обороне, и трое из группы захвата спускаются во вражескую траншею. Тишина. Старший сержант Федоров приказывает мне остаться на месте и наблюдать за траншеей, а сам, вместе с Заворотневым, движется в сторону кладбища.
Вдруг ночную тишину разрывает крик: «Руссише! Руссише!» Это хлопцы растолкали немца, который спал в нише, приставили к виску пистолет и предложили, так сказать, добровольно идти с нами. Но фриц оказался не из боязливых, оттолкнул ребят и бросился в сторону — как раз в мою.
Как тут быть? «Языка» надо брать живым. Хватаю немца за горло, бью по голове гранатой. Он падает на бруствер, но продолжает сопротивляться, кричать. Пришлось фашиста пристрелить. Забрали его документы. А группы прикрытия уже ведут огонь по немцам, что бегут к месту схватки из глубины своей обороны.
Отходим! Под перекрестным огнем противника бежим, падаем, ползем к своим окопам. В спешке один из нас потерял тропинку, проделанную саперами в нашем минном поле, и ему оторвало ступню. Среди нас ранены и другие. Отвоевались!
Вдруг рядом с нами замечаем немца. Странный какой–то оказался: знаками и всеми доступными словами разъясняет, что он вовсе не немец, а француз и давно мечтал перебежать к нам. Для доказательства принес с собой подробную схему обороны немецкого переднего края.
Случайный «язык» дал очень ценные сведения о противнике. Участники группы захвата были награждены медалями «За отвагу».
Эпизодов подобного рода было немало. Во время одного из ночных поисков моего друга сержанта Федорова разорвало на куски нашей противотанковой миной, а меня контузило...
Много боевых друзей потерял я во время похода на запад. Помнится, зимой 1943 — 1944 года в лесу под Рогачевом убитых бойцов не успевали хоронить, и замерзшие тела их лежали прямо возле траншей штабелями, как дрова.